СЕМЬ ИСКУССТВ

Но из политических соображений началось постепенное отселение карелов подальше от финнов. Были закрыты сначала клуб, потом школа и магазин. А когда закрыли последний бордель, о котором эти ленинградцы говорили с большой теплотой, здесь уже совсем нечего стало делать. Теперь лишь старые руины напоминают о былом величии населенного пункта…

Алексей Ушмаев

ПАМЯТЬ О ЧУДНОМ МГНОВЕНИИ

(продолжение. Начало в № 8/2023 и сл.)

Моим друзьям посвящаю, Берлин, 1985–2011

ГЛАВА V

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КАРЕЛИИ (продолжение, Часть 7 — последняя)

19 августа — вторник

У берега Топозера стоит, сверкая в утренних лучах, древний катер, который повезет рыбаков косить сено, а нас в Карелакшу.

Затаскиваем наши лодки и, ожидая кэпа, ударяем по «Петровской» на дорожку, для сугрева души. Нас провожают Пашка и Гена.

Павел неожиданно прервал путешествие — сказал, что ему срочно надо вернуться в Москву: мол, обстоятельства резко изменились, а что и почему, он не прояснял. До сих пор все осталось загадкой. Может, он приметил дочь хозяюшки, у которой мы хранили байдарки? Или что другое? Так и ушел из дневника этот нестандартный персонаж, наш преданный друг…

А Гена все вспоминал о нашем суперконцерте и приглашал к себе домой в Грозный. На прощанье протянул мне клочок бумаги с адресом…

Ах, эти наступившие проводы — ожидаемые и все же такие печальные!.. Закрылась одна из незабываемых страничек жизни. Мы полюбили этот отряд, этих славных, добрых ребят и девушек и еще не понимаем, что прощаемся навсегда, что больше никогда ничто не повторится…

Мы сидим в поезде, именуемом Жизнь, имея на руках только one way ticket[1], иногда задерживаемся на остановках типа Кестеньги покурить пару минут, подышать местным воздухом, а потом снова в путь к той станции, куда, как пел Высоцкий, «не бывает опозданий»… На Павла было больно смотреть, он так не хотел расставаться с нами… А мы — мы остались без официального руководителя группы. И дальше отправились вчетвером.

Прощальный свисток — катер отдаляется от берега. Долго вдалеке виднеются две маленькие фигурки, машущие руками. У меня, честное слово, накатились слезы. И Жека чуть не разревелся. Один Шура, набив рот тушенкой, успокаивал:

— Бросьте, ребята, горевать, давайте лучше по маленькой!..

Свежий ветер, солнце, громадные просторы Топозера быстро сделали свое дело. Настроение улучшилось, мы даже стали рассказывать старые анекдоты…

Встречаются два друга:

— Абрам, а я не знал, что у тебя жена француженка.

— К сожалению, нет, это я ее научил.

Поскольку плохо спали ночью, нас разморило — заснули прямо на палубе… Проснулись — все то же озеро. Тут самое время рассказать о нашем маршруте «Лоухи — Кузёма», точнее, процитировать туристскую брошюру:

Протяженность около 250 км. Категория сложности третья. Начинается от Топозера, одного из крупнейших в Карелии, площадью около 1000 кв. км, длиной 75 км, шириной 30 км и со 144 островами. Контраст между огромным и просторным Топозером и зажатой в лесных массивах порожистой речкой Поньгомой делает маршрут особенно привлекательным. Рекомендуется двигаться, придерживаясь юго-западного побережья, так как на северо-восточном берегу и на близлежащих островах сохранились со времен войны неразминированные участки. Главный недостаток озера (ощутили на своей шкуре) — непрекращающееся сильное волнение, обусловленное большой площадью и северными ветрами.

Мы вполне убедились в громадности Топозера: катер пыхтел по нему почти семь часов. Причалили к берегу в тихом заливе с песчаными пляжами — Карелакше.

Рыбаки пошли косить сено, а мы стали готовить обед. Рядом стояло несколько полуразвалившихся домов, построенных в типично карельском стиле. Из трубы одного из них струился голубой дымок. Рыбаки сказали, что там туристы из Ленинграда. Их было двое, оба высокие, но один бритый, а другой бородатый, с противной рожей, но с ружьем, которое могло быть серьезным аргументом в известном споре, что и кто лучше: Москва и москвичи или Ленинград и его жители. Мы познакомились с ними, и они нам поведали грустную историю этого поселения.

Когда-то деревня процветала среди озер и болот, жизнь звенела звонкой монетой. Это был культурный центр, так сказать, маленький Доусон[2] местных рыбаков и охотников.

Но из политических соображений началось постепенное отселение карелов подальше от финнов. Были закрыты сначала клуб, потом школа и магазин. А когда закрыли последний бордель, о котором эти ленинградцы говорили с большой теплотой, здесь уже совсем нечего стало делать. Теперь лишь старые руины напоминают о былом величии населенного пункта…

Оказалось, однако, что эти дети города на Неве были не туристы, а обыкновенные добытчики. На мой вопрос, есть ли здесь рыба, бритый ответил:

— Да вот, двадцатое ведро досаливаем и трогаем отсюда.

— Куропаток набили, брусники имеем десять бочек, — добавил бородатый.

После обеда мы тронулись по маршруту. Погода, кажись, установилась. А зори здесь, действительно, очень тихие[3]. Ветра почти не было, начала плескаться рыба — верный признак хорошей погоды. Они так настойчиво плескались, что я не удержался и стал бросать спиннинг: «Хоть какую-нибудь дуру за хвост вытащу…» Вдруг блесна за что-то зацепилась, и какая-то плавная, настойчивая сила повела удилище в сторону. Я подсек и стал тянуть на себя, как учил Отец Павел: на конце лесы сопротивлялась какая-то живность. Я тянул изо всех сил. Наконец вода вспенилась, и мы увидели рыбью голову: то была не простая рыба, а из семейства лососёвых! Восторг одолел нас. Мы недоумевали: как такая крупная добыча позарилась на простую блестящую железку? Каждый старался погладить рыбешку, и в итоге мы ее дважды чуть было не упустили. Сначала она долго билась, но потом, поняв, что это без мазы, тихо без базара улеглась на дно лодки и мирно заснула.

Незаметно наступил вечер. На километры вперед тянулись один за другим острова. Светлозеленый мох, покрывавший отвесные гранитные берега, придавал прибрежной воде темно-зеленый цвет. Нигде не вспухала волна, не белела пена. Даже тонкая рябь не пробегала по ровной глади озера. Казалось, оно превратилось в застывшую массу хрустального стекла, которая тяжело и светло улеглась в огромной чаше, и небо ушло в нее на дно, и одинокие сосны неподвижно отражались, как в зеркале. Мы молча любовались этим незабываемым видом.

Проплыв еще несколько километров, остановились на ночлег. Украшением ужина стала пойманная мною неизвестная красная рыба. Несмотря на то что пресноводные рыбы проникли в Карелию не более десяти — пятнадцати тысяч лет назад, когда ледник стал таять и отступать на северо-запад, это не помешало «нашей» быть очень вкусной.

Палатку поставили прямо на глубокий мох. И поняли, что совершили грубую ошибку, отправив вторую палатку с Павлом в Москву и взяв с собой только одну. Двухместную. На четверых… Когда мы с трудом заползли в нее, она заметно раздулась. А через несколько минут Мишка в сердцах вылез из этой парилки. Я же был обессилен тяжелым днем, и мне было все равно, где, как и с кем спать. Мишка всю эту ночь, как и следующие, ночевал под открытым небом в байдарке.

Ночь была теплой и какой-то особенно безмолвной, точно все кругом прислушивалось и караулило кого-то. Изредка доносились всплески полусонной волны. Легкий шорох, подобный шелесту женского платья, поднимался временами к верхушкам деревьев, возбуждая во мне ощущение сладостное и жуткое.

20 августа — среда

День с утра отличный. Небо голубое-голубое. Ярко светит уже высоко поднявшееся солнце. От воды веет чудесной свежестью. Мы гребем к реке Поньгоме. Погода настолько приятная, что я раздеваюсь догола и остаюсь в чем мать родила, то есть в трусах и майке. С трудом находим выход к волоку на Левицкое озеро.

По дороге нас догнал баркас, на котором мы приехали в Карелакшу, — рыбаки указали более правильный путь. Из разговоров с ними выяснилось, что пойманная мной накануне первая рыба — не озерная форель, а хариус, точнее, очень ценимый французами европейский хариус Thymallus thymallus L. — во как! Отец Павел позеленеет от зависти, когда узнает!

Залив сужался, мало-помалу превратился в узкую протоку, сильно заросшую камышом. А та вела в тупик: перед нами поднялась высокая земляная плотина. Вытащили байдарки на берег. Мишка пошел на разведку. Пока его ждали, к плотине причалили еще туристы. Они, в отличие от нас, были упакованы и снаряжены как фирмачи суперкласса. Особенно я на их фоне выглядел порядочным раздолбаем, неизвестно откуда взявшимся в этих глухих местах. В рваных кедах на босу ногу, в кроличьей шапке-ушанке, почти голый, но с иконкой Божьей Матери на шее. Можно было подумать, что это не глухая Карелия, а ближнее Подмосковье, и я не турист, а любитель пикников и дачных романов.

Миша вернулся с сообщением, что до воды метров восемьсот, а впереди плывут какие-то мужики с ружьями, так что дичи не ждать. Словом, вперед! Тут-то мы и узнали, что такое волок. Мы тащили снаряжение и лодки через болотистый лес, а со всех сторон, словно летчики-камикадзе, атаковали комарье и мошка, так что к Левицкому озеру вышли мы изрядно покусанные, но не побежденные. Видимо, в далекие времена это озеро имело связь с Топозером, но сейчас стало почти замкнутой системой, о чем говорил темно-коричневый цвет воды явно болотного происхождения.

Я решил обеспечить экспедицию рыбой. После нескольких бросков почувствовал легкий зацеп и, как всегда, подумал, что это трава или камень. Однако нет! На блесне трепыхался солидный окунь, почти не сопротивляющийся. Увы, все остальные мои отчаянные попытки ни к чему не привели, и пришлось этого одинокого бедолагу «матроса» выпустить в родную стихию.

Красота была бесподобная. Мимо проплывали россыпи маленьких необитаемых островков. Все вокруг так нас очаровало и расслабило, что с трудом нашли протоку к озеру Поньгома. Была засуха, и все сильно обмелело. Протока же превратилась в крошечный ручеек, с трудом пробивавшийся средь каменных глыб. Проклятый волок! Эти триста метров запомнились навсегда. Мы ползли по скользким камням, по колено в холоднющей воде, атакуемые сворой свирепых комаров и мошки´.

Но за все неприятности озеро Поньгома вознаградило нас так, что трудно передать. Казалось, мы попали в сказочную страну: повсюду кричит дичь и плещет рыба. Проплывая мимо островов, мы часто останавливались, чтобы еще и еще раз полюбоваться чарующей красотой местной природы. На закатной стороне неба горели яркие предвечерние краски; оно рдело, и возмущенная легким ветерком вода сверкала расплавленным золотом, а темно-зеленый сосновый бор приобрел в лучах заходящего солнца необычный ярко-желтый оттенок.

Я забросил спиннинг в сторону берега — к траве, где, на мой взгляд, засела в засаде щука. Предчувствие оправдалось: после первого же броска почувствовал легкий зацеп и стал подтягивать блесну. Она шла удивительно легко, я уже думал, что придет, как всегда, пустая, — но когда осталось метров пять, леску внезапно рвануло в сторону, к чему я совсем не был готов, и я едва успел затормозить катушку, за что она больно резанула по руке. Леска зазвенела, как гитарная струна, спиннинг опасно свернулся в дугу, и мы увидели огромную, фантастическую щуку, нет, щучищу!..

Вода вскипела! Рыбища была явно матерая, опытная, таскала леску то вправо, то влево, я же был в шоке и не знал, что делать. Друзья, как парализованные, молча наблюдали за исходом схватки. Но старая хищница, вдоволь наигравшись, вдруг резко дернула и ушла с блесной в глубины, словно говоря: «Хорош, мальчик, порезвились и хватит». Весь театр продолжался не более десяти секунд, которые мне показались вечностью. Это было то редкое мгновенье, когда события не подчиняются законам времени и пространства. Я даже не выругался, что упустил такое чудо, понимал, что не было шансов его вытащить без стального тросика между леской и блесной, а тросик-то я и поленился поставить… С горя закурил — увы, «Приму», поскольку «Стюардесса» кончилась, а с нею и цивильная жизнь.

На ночлег решили остановиться на прекрасном острове, точнее, на маленьком архипелаге, состоящем из двух островов, недалеко от места этого происшествия. Дали ружейный выстрел, как полагается пионерам-завоевателям необитаемых островов. Весь вечер я вспоминал свою щучару, из-за которой потерял душевный покой и лучшую блесну «Удачная», так что заснуть смог только далеко за полночь.

21 августа — четверг

Встали довольно поздно, в десять утра, что было на нас не похоже. Погода была чудесная. Все кругом цвело, жужжало и пело, сияли бесконечные просторы озера Поньгома, и праздничное, светлое чувство охватывало душу. Солнце уже высоко стояло на безоблачной лазури. Дул свежий зюйд-ост. По Цельсию градусов двадцать.

Обследую капитально наш остров. Длина около сорока метров, ширина примерно двадцать пять. На северо-западе прекрасная заводь, где вечером должна появиться крупная рыба. Растут одиннадцать деревьев: десять сосен (одну пустили в расход), одна береза да немного кустов, — вот и все хозяйство. По земле стелется глубокий темно-зеленый мох. Пропасть черники. Кровососущих злодеев нет, потому что все насквозь продувается свежим ветром. Невдалеке второй остров, очень похожий на наш, куда даже в прилив можно пройти, едва замочив ноги. Окрестили наш остров «Забвение мечты», а второй назвали островом Святого Павла, в честь Пахана.

После завтрака решили устроить разведку боем и разделились на две группы: Титан с Мишкой поехали охотиться на близлежащие острова, а мы с Шурой поплыли туда, где я упустил щуку. Волны разыгрались не на шутку, и это была не буря в стакане воды, нет! А результаты рыбалки оказались плачевные: потеряли три блесны, два грузила и метров тридцать лески, не поймав ни одной рыбьей души. Наши охотники тоже возвратились почти без трофеев, не сделав ни единого выстрела, «поймали» только несколько подосиновиков. На обратном пути попали в сильное волнение и едва выбрались. Ветер к вечеру не ослабел, а наоборот, с каждым часом крепчал.

Поскольку нам начинал не нравиться факт, что мы уже целую неделю в Карелии, а еще ни разу не поели вдоволь рыбки, я и Титан решились на недоброе дело — пошли ставить перемёт[4]. Насадку придумали такую: тушенка, завернутая в марлю. Выехали забрасывать уже на закате. Ветер не стихал, поднялось сильное волнение. Сидеть в хрупкой байдарке без спасательных средств ночью в шторм, пусть маленький, но шторм, — довольно жутко. Хотя дело было, в общем, несложное: я насаживал на крючки приманку, а Жека постепенно разматывал леску, опуская ее за борт.

Нас зверски сносило ветром, приходилось то и дело подгребать, а длинная наша снасть тащилась за нами вслед. Когда размотали около сотни метров перемёта, его конец, ужасно резавший руку Титану, вдруг рванулся и выскользнул. Час работы на гнусных волнах пропал, дословно в воду канул. Женька, конечно, сплоховал, хотя в такой ситуации это могло случиться с каждым. На счастье, у нас был второй перемёт, его поставили удачно. Конец берегли как зеницу ока: привязали к веревке, веревку — к камню и к оранжевой надувной подушечке. За работой мы как-то не осознавали, каким опасным делом занимались. Волны были крутые, захлестывали в хрупкое суденышко, стоило перевернуться, и был бы нам, как говорилось тогда между студентами, писец. Оставшиеся на берегу друзья, не видя нас в темноте, не на шутку встревожились, дали выстрел в воздух. Мы с трудом выплыли на огонек костра. Поскольку до сих пор не было рыбы, поели пригорелой каши (самый ужасный ужин) и повалились спать.

22 августа — пятница

Результаты ловли перемётом быть могли бы получше: всего семь окуней средней категории и одна зубатка без зубов. Если бы не упустили второй перемёт, то, не исключено, получилось бы четырнадцать и два — отличная уха на четверых.

Но арифметикой сыт не будешь.

Титан предложил смастерить трал из колышков палатки, прочесать дно и выловить пропавший перемёт. Тогда получится долгожданный рыбный день. Я категорически отказываюсь: слишком большое пространство придется прочесывать, да и волна стала круче, — словом, готов уменьшить свой рыбный рацион.

День опять ясный, но дует исключительно сильный южный ветер. Все озеро покрыто барашками. Пора сваливать с острова — надоело робинзонство. Конечно, ветер попутный, это радует. Но волна!.. В такую волну мы еще не плавали. Посовещавшись, решаем все-таки плыть, потому что, если ветер переменится, мы вряд ли отсюда выберемся. Резво запрыгиваем в байдарки. Поньгома же бесится не на шутку, сразу подхватывает огромной волной и несет на север. Ощущение ни разу еще не познанное. Обе лодки кидает могучей силой, как щепки-скорлупки. Волны уже не метровые, а двухметровые — в это трудно поверить, это трудно представить. Временами, когда проваливались в глубокую яму между волнами, казалось, что нам конец. Вода то и дело хлещет в лодку, нас страшно захлестывает, несмотря на закрывающую полиэтиленовую пленку. Из-за неумения правильно грести байдарка иногда становится носом и кормой на две волны, а под днищем — пустота. И кажется, что она в следующее мгновение треснет и сложится пополам. Но нет, она только скрипит или жалобно скулит. Если суденышко перевернется или сломается — непременно утону, ведь пловец я никудышный, долго не продержусь в холодной воде… Мне и сейчас становится не по себе, когда пишу эти строки. Ведь это был чистой воды авантюризм — собраться в такое рискованное путешествие совершенно неподготовленными и без элементарных спасательных средств ОСВОДа[5]. Пожалуй, хорошо, что уехал Павел, втроем в перегрузе нам был бы полный абзац[6].

Наши друзья, которых мы ни на секунду не теряли из виду, вдруг куда-то исчезли, словно канули в морскую пучину! В последний миг, когда мы их видели, они очень резво гребли к противоположному берегу. Возможно, их капитально залило, так как, в отличие от нас, они плыли на двухместном «Салюте», у которого осадка значительно ниже, чем у нашего, трехместного. А нас неожиданно выкинуло на пустынный берег. Остров представлял собой небольшой клочок земли с песчаными пляжами. Вид у нас был жалкий: мокрые до последней нитки, трясущиеся от холода. Из плавуна разожгли небольшой костер, стали сушиться и греться. Простояли около часа. Не дождавшись ребят, решили искать выход к реке Поньгоме самостоятельно. Без карты[7], мокрые, голодные. Наше положение было незавидным. Найти среди видневшегося великого множества лагун ту, из которой вытекает река, оказалось задачей неподъемной. Суденышко наше было почти неуправляемым, нам удавалось только заносить корму против волны, а бешеный ветер и волны гнали нас куда-то на северо-восток. К счастью, это было правильное направление, и мы попали в какой-то сужавшийся залив. Как ни странно, он действительно был входом в желанную речку Поньгому. Здесь почти не было волн, только ветер изредка доносил с озера гул бьющей воды.

Пристали к берегу. Что случилось с ребятами? Где они? Перекурив, Титан отправился вдоль берега искать Мишку и Шуру. Я остался один хранить лодку. Привязал ее покрепче и пошел питаться черникой. Как и всюду, ее было полным-полно, а ноги утопали в удивительно глубоком мху. Кругом была нетронутая таинственность: следы невиданных зверей, непуганая птица, гранитные валуны — свидетели Великого оледенения. Сверху свисали серые когти сухих сосен. То и дело мерзкая паутина неприятно обволакивала лицо. Было подозрительно тихо. Казалось, вот-вот выйдет из чащи по меньшей мере медведь или еще какое лесное чудовище и попросит предъявить разрешение на сбор ягод… Очень не хотелось оказаться наедине с «хозяином тайги». Вспомнился Пушкин: «Там чудеса, там леший бродит»… Но тут тишину нарушило несколько выстрелов. «Неужели ребята?!» — подумал я и побежал назад из этого проклятого леса. Очень обрадовался, увидев на берегу Мишку, Шуру и Жеку: наконец-то мы снова вместе! Радость усилилась, когда они мне показали первую дичь — трех маленьких рябчиков.

Переведя дух, поплыли дальше к заветной цели, которая уже была в нашем поле зрения. Берега приближались друг к другу, а река все не появлялась. Казалось, мы попали в замкнутый залив, но решили поверить карте, не думая о кознях злых местных духов. Наконец вода из стоячей стала проточной, а залив превратился в долгожданную Поньгому. Было очень приятно плыть по течению, лишь слегка подгребая веслами. Но Поньгома делала свое дело: она все сужалась, сужалась, вот уже показала сквозь воду свое дно, а там послышался и малоприятный рокот падающей воды. Пошел первый порог… Как ни грустно, но пришлось лезть в ледяную воду, а на мне были кеды, не болотные сапоги.

Пройдя «боевое крещение», снова плывем по спокойной равнинной реке. Но вот снова течение усиливается, Поньгома-река сужается, беспокойно клокочет, а ветер доносит шум очередного порога. У каждого порога свой голос, свой нрав, своя длина. Нам рассказывали о сорока поньгомских порогах, из которых, по меньшей мере, четыре относятся к категории непроходимых. Как-то мы с ними справимся?..

Вечереет. Небо затягивается мрачными тучами. Начинается мелкий противный дождь. Решили остановиться у очередного порога. Я окончательно промок и замерз, но удивительно — не то, что не заболел, а даже не чихнул. Впрочем, Мишка дал мне свои ботинки, может, это они меня спасли.

Последний капитальный ужин, после него вводится лимит на хлеб и сахар. Скоро будет эмбарго на сигареты. Дальше все надежды на встречных охотников и рыболовов.

23 августа — суббота

Погода хреновая, если не сказать больше.

Моросит дождь. Вылезать из холодной мокрой палатки нет сил, поэтому спим до часу дня. Похоже, никуда сегодня не двинемся.

С трудом разжигаем костер. Я оптимист и решаю ощипать добытых вчера рябчиков. Титан пошел и набрал маслят, получился отличный грибной суп на мясном бульоне.

Первые пороги не прошли без последствий: клеим байдарку.

Что впереди?

А в Кестеньге сегодня танцы… И стало немного грустно.

24 августа — воскресенье

Погода с утра существенно не изменилась. Однако дождик сеял все меньше и меньше, на мгновенье выглянуло солнце. Мишка был красноречив, как Пифагор[8]. Он предлагал всем «упереться рогом» и плыть во что бы то ни стало. На что мы отвечали: «Как пожелаем, так и сделаем». Погода тем временем немного улучшилась. Решили плыть.

Спускаемся вниз по реке и слышим шум очередного порога. В воду лезть ой как не хочется! Решили пройти преграду, не замочив ног. Но затея эта могла обернуться жуткими потерями. Мы впервые столкнулись с таким порогом! Медлительная Поньгома на глазах превратилась в яростный горный поток — узкий и чертовски быстрый. Вода, пенясь и шумя, пробивалась через груды валунов и, на наше счастье, также между ними. Русло то и дело раздваивалось, так что было совсем не ясно, куда плыть. Мы подвергли наши суденышки такому суровому испытанию, на которое их, конечно же, не проектировали конструкторы. Камни били снизу и сбоку по нежной обшивке с такой силой, что по спине пробегал холодок. Казалось, каждый удар принимаешь своим телом. Несколько раз садились на мель. Наша бедняга дала течь. Стало ясно, что если будем дальше плыть таким способом, от лодок останутся рожки да ножки.

Основная проблема заключалась в том, что у нас с Жекой не было сапог, чтобы безопасно идти по каменистому берегу. (Ах, где вы, оставшиеся в Москве мои горнолыжные ботинки?!) Тогда произвели обмен и перестановку. У наших друзей сапоги были, и Мишка, отдав болотные Титану, сел на мое место в нашу байдарку, а я сел к Шуре. Теперь перед каждым порогом мы с Титаном выходили с рюкзаками на берег и шли по суше, а наши друзья на сильно облегченных лодках пробирались по воде. Скажу откровенно, скоро все это порядком осточертело. Более чем малоприятное занятие — пробираться с тяжелым рюкзаком за спиной по болотистому берегу, заваленному вековым буреломом. На наше счастье, кое-где оказались протоптаны узенькие тропки. Стало быть, люди перед нами преодолевали пороги тем же способом. «Значит, наша логика работает в правильном направлении», — с удовольствием подумал я. Радовало, что, не замочив ног, мы преодолевали перекаты средней длиной примерно двести метров.

Неожиданно река стала очень полноводной и превратилась в обширное неизвестное озеро (вон оно, справа). Уставшие от порогов, мы облегченно вздохнули. Однако радость была недолгой: подул сильный встречный ветер, пришлось хорошенько приналечь на весла. Вечерело. Погода оставалась пасмурной. Воздух непонятно почему стал тяжелым, влажным. Неспокойно было на душе, как перед неведомой неприятностью. Она и случилась… Обычно у таких озер имеется множество проток и тупиковых «бухт», так что очень легко заблудиться. А заблудишься — даже с хорошей картой не найдешь, в каком месте река вытекает.

Нигде ведь ничего не написано, это не город с его обозначенными улицами. Известны весьма печальные истории, когда туристы не могли выбраться из этого лабиринта, и их безуспешно искали с самолетов и вертолетов…

Так вот, с нами случилось то, чего я больше всего боялся… Вечерело, медленно стал стелиться туман. Мишка с Титаном, обрадовавшись после порогов большой воде, рванули вперед. Всего на мгновенье их накрыла мгла, и мы потеряли ребят из вида. У них были карта и бинокль. Они, как потом выяснилось, без особого труда нашли выход из озера. А мы оказались в очень нелегком положении. Судите сами: перед нами большая вода, на горизонте повсюду лес. Куда плыть? Где вытекающая река? Ночь на носу, пора становиться на ночлег, но где и как? Все продукты у нас, а все снаряжение, палатка, спальные мешки — у них. Немного проплыв, мы увидели узкий длинный полуостров, он делил озеро на две части. В какую сторону поплыли Мишка с Титаном? По-видимому, налево (это оказалось правильным). Но, в отличие от них, выход к реке мы не заметили в высоких зарослях камыша — и проскочили его. Мы плыли вдоль берега, но никаких следов друзей не встретили. Грести мешал сильный ветер, в нос била большая волна, налетал косой дождь.

Обогнув полуостров, попали в длинный залив, который постепенно превратился в узкую протоку. Вода была темной — очевидно, болотная. Протока тянулась метров четыреста и привела нас в небольшое замкнутое озерцо. В тупик! Мы совсем растерялись. А темнота сгущалась, дождь усиливался. Следовало как можно скорее выбираться из этого проклятого места. Становилось все холоднее. С трудом вышли назад в озеро. И какова же была наша радость, когда заметили вдалеке на полуострове тусклый огонек! Неужели наши? Быстро стали грести на свет.

Но чем ближе подплывали, тем явственнее видели, что это не костер. Но что же? Мокрые, голодные, с тяжелыми рюкзаками, мы выбрались на берег и увидели несколько ветхих домиков. В одном из них горел свет. Неужели там люди? К большому удивлению, люди оказались теми самыми добытчиками-ленинградцами, с которыми мы уже встречались на Карелакше. Что ж, соседей в нашей отчаянной ситуации выбирать не приходилось. Но они мгновенно развеяли наше скороспелое мнение о них как о рвачах. Узнав о нашей беде, они несколько раз выстрелили из ружья, зажгли сигнальный факел. Увы, ответа не последовало — наверно, Мишка с Титаном были далеко. Тогда ленинградцы помогли принести в домик наши вещи, хорошо растопили печку, накормили ароматнейшей ухой из окушков, угостили блинами с черникой и крепким чаем — мечтой туриста. А когда стали укладываться на ночлег, дали спальники!

Но тревога за потерявшихся ребят не проходила. Как они там, голодные? Черное воскресенье, одним словом…

25 августа — понедельник

Плохо спали и вскочили рано. Было по-прежнему пасмурно, но хоть дождь перестал. Неспокойно было на душе — срочно требовалось найти ребят. Быстро собрались и тронулись.

От всей души благодарили ленинградцев за дружеский прием, они показали нам по карте, как найти место, где река вытекает из озера, и мы без труда его нашли.

Поньгома была здесь полноводной и относительно широкой, но мы уже знали, что ждет нас впереди: она стала сужаться, течение усилилось, послышался знакомый шум падающей воды, за поворотом показался очередной порог.

Я, как всегда, вылез из байдарки, чтобы Шуре было легче пробиваться между камней. Дальше был еще один порог, потом еще, а сколько их всего прошли — сбились со счета…

Все перекаты, да перекаты —
Послать бы их по адресу!
На это место уж нету карты, —
Плыву вперед по абрису.
А где-то бабы живут на свете,
Друзья сидят за водкою…
Владеют камни, владеет ветер
Моей дырявой лодкою.
К большой реке я наутро выйду,
Наутро лето кончится,
И подавать я не должен виду,
Что умирать не хочется.
И если есть там с тобою кто-то, —
Не стоит долго мучиться:
Люблю тебя я до поворота,
А дальше — как получится.

Но как приятно плыть в промежутках между порогами! Река спокойная, с хорошей скоростью течения, грести почти не нужно, только направляй лодку. По обоим берегам нетронутая карельская тайга. И уже вовсю ранняя осень.

С рекой часто сливались многочисленные рукава и протоки, и мы опять чуть было не заблудились. Однако горький опыт нам помог. Мы научились безошибочно определять русло реки и плыли все дальше и дальше.

Но где же ребята? Было похоже, что до нас здесь никто не проплывал. Из под носа байдарки вылетали непуганые утки — жалко, не было человека с ружьем. Вот наступил и полдень, а ни Мишки, ни Жеки видно не было. Мы подавляли в себе нехорошие мысли и гребли, гребли… Подплыли к огромному порогу, который тянулся метров на триста. Кругом виднелись результаты работы реки — огромные валуны, в беспорядке разбросанные повсюду. Я бежал по берегу, перепрыгивая с камня на камень, Шура уверенно лавировал в бурном потоке.

А за поворотом, когда мы оба уже сидели в байдарке, нас встретил радостный крик. Вдали на берегу стоял Титан, рядом лежал наш изрядно побитый, но не побежденный «Салют». Мы тоже завопили нечто нечленораздельное и замахали веслами. Вид у нашего друга был измученный и голодный. На опушке леса дымился костер, от него бежал Мишка. Все мы были так счастливы, что живы и невредимы, что встретились в этой дикой глуши! Был достойный повод пройтись по «Петровской», что и было немедля выполнено. Подкрепившись тушенкой с сухарями (хлеб уже кончился), поплыли, потому как путь был еще немалый, а лето того и гляди могло внезапно кончиться, как это бывает в Заполярье, близ которого мы путешествовали. Договорились впредь не устраивать гонок, чтобы больше не играть с судьбой.

Река была полноводной — и вдруг превратилась в огромное озеро. Такой большой воды мы уже давно не видели после Топозера. По карте это было Вокшозеро, а через бинокль легко нашлась точка, куда надо было плыть. Мы не углублялись в неведомые просторы и пересекли «большую воду» часа за три. Пасмурная с утра, погода разгуливалась, а к вечеру вылезло и солнце. Подплыли к старой, полузаброшенной деревне Рудомёты. На берегах высились в беспорядке стога сена, вдали темнел таинственный лес. Вода была почти неподвижной, лишь изредка нарушал тишину плеск крупной щуки, и тогда, разлетаясь веером во все стороны, спасалась от острых зубов мелкая рыбешка. Прибрежные отмели сплошь покрыты каким-то неизвестным тростником. Под незамутненной водой виднеются огромные камни, особенно опасные вечером, когда их трудно углядеть. Но до вечера еще далеко…

Здесь внезапно кончается текст дневника, написанного мною сразу по приезде в Москву и завалившегося куда-то за книги. Он не попадался мне на глаза больше четверти века!

Почему я его не закончил, сейчас уже и не припомню. То ли времени не было (начались занятия), то ли еще что помешало. А скорее всего, наскучило описывать походные будни, бесконечные «озеро-рекаперекат-озеро-дождь-солнце».

Все хорошо в меру. Время первой влюбленности в Карелию, увы, пролетело. Потом начались будни. Так что пора заканчивать эту историю, пора…

Вернувшись домой, мы закрутились в суете, но не раз и не два вспоминали Карелию. Созвонились с Мишкой — они с Шурой благополучно добрались до дома. Договорились о встрече, отыскали шикарное место для моего скромного студенческого бюджета — ресторан «Славянский базар». Шура приехать не смог, и Мишка пришел один, разодетый, словно фраер[9], и при галстуке. Весь вечер вспоминали поход, веселились, обменивались фотографиями, а в конце, охмелев, он стал кадриться к моей Ирочке по прозвищу «Хозяйка». Я не ревнив, но больше с ним мы не встречались.

Буду честным: мы с Титаном не достигли конечной цели маршрута, поселка Кузёмы. Надоело, что каждый день одно и то же. Надо было сильно любить ночевки на чем придется и полуголодное существование, чтобы это выдержать. Мы попрощались с Мишей и Шурой, поймали лесовоз и через пару часов очутились в районном центре — городе Кемь. Посмотрели на Белое море и чуть было не махнули на Соловецкие острова, оттуда до них рукой подать. Но не решились, тем более что действительно пора было думать об учебе.

На Кемском вокзале в ожидании московского поезда разыгралась веселая сценка. Подошел поезд на Мурманск, а из него чей-то пронзительный женский голосок на весь вокзал завопил:

— Дима! Дима! Дима!

Я обернулся на вопль: какую такую девушку так заинтересовал неведомый Дима? Каково же было мое удивление, когда я понял, что кричат мне! И что кричит студентка третьего курса Педагогического института им. Ленина Люба Мазаева, наша «главная проводница»! Но почему Дима? Без сомнения, я был не единственным туристом в ее карьере проводника — как тут не ошибиться именем? Я не обиделся, пошел к ней, но поезд дернулся и повез ее в противоположном Москве направлении, как и бывает нередко в нашей жизни. Через пару минут подошел московский состав и, перестукивая колесами, повез меня домой. Я лежал на верхней полке, посматривал в окно.

Счастья тебе, Люба! Вдруг свидимся?..

Любу Мазаеву и ее подруг позже мы все-таки нашли в студенческой общаге педагогического института на станции «Перловской». Это был продолжительный период, переросший в опасное явление «мазаевщина», а сейчас…

…Сейчас — прощай, Карелия!

Примечания

[1] One way ticket («Билет в один конец») — суперхит диско-группы 70-х Eruption.

[2] Доусон — городок в Северной Канаде, у места впадения р. Клондайк в р. Юкон. Согласно Джеку Лондону — центр «золотой лихорадки».

[3] «…А зори здесь тихие» — советский художественный фильм, съемки которого проходили в Карелии, — классика советского кинематографа, одна из самых любимых народных лент, снятая в 1972 году.

[4] Запрещенное орудие лова, представляющее собой леску с огромным числом крючков, висящих на поводках.

[5] ОСВОД — Общество спасения на водах, ведет историю с 1892 года, быть с ним в контакте советую всем (теперь).

[6] Absatz — «остановка», «пауза» или «отстой».

[7] Плыли по самодельной карте-схеме на кальке. Хорошие карты были в советское время малодоступны или просто секретны.

[8] Пифагор (571–497 гг. до н. э.) — древнегреческий философ и политический деятель и оратор, славный не только своими «штанами».

[9] Freier — жених, а также… клиент проститутки (да, увы).